Грязный, нечистый — с примесью чего-то (загрязненный воздух, вода), что считается неестественным для данного предмета и нежелательным, портящим его.

Чистый — такой как полагается, без примесей, без искажений (чистая рубашка, чистые руки, но и чистая (настоящая) шерсть; чистый обман, чистая правда; чистый отец — вылитый, точь-в-точь отец; правдивый; чистокровный; чистосердечный).

Чистые руки — умытые, но и честные (которые ничего дурного не (с) делают).

Чистовик — без вычеркиваний, без помарок, окончательный (уже не предполагающий переделок), отвечающий неким принятым требованиям, вариант текста, рисунка, чертежа и т.п.

Составная сема грязного/чистого — наличие/отсутствие примеси чего-то инородного. Но это инородное должно быть особым — не всякая инородность позволяет о чём-то сказать, что оно нечистое или грязное.

2. Грязь — самостоятельна, первична и самородна (завелась грязь или, метафорическое, завелась нечисть); чистота же — несамостоятельна, вторична, так как она результат очистки — чистоту наводят или соблюдают, хранят.

Грязное — стихийно, признак попустительства, невнимания, неряшливости, несоблюдения определённой культурной дисциплины; чистое — рационально, признак сознательной культурной дисциплинированности, требовательности к себе (следить/ухаживать за собой, блюсти порядок). Неряшливость — невоспитанность, дурная спонтанность, асоциальность, слабость (если и вообще не отсутствие) личностного начала/характера. От неряшливости отучают. Чистота же — воспитанность, социальность, свидетельство сформированного характера, к ней приучают и ей обучают.

Отсюда, вероятно, и такая общеизвестная амбиваленция как грязное — греховно и грязное — признак преобладания начала духовного (практика юродивых) и чистое — духовно, свято в одних случаях и чистое — греховно в других (грязнуля равно отрицательно, как и чистюля). Отмечаемая рядом этнографов и культуроведов связь святости с чистотой исходит, по всей вероятности, из того, что сакральное, святое — начало организующее и осмысляющее мир и бытие человека.

Тяготение грязного к естественному, природному, стихийному (хаотическому, бесформенному) и тяготение чистого к культурному, регулируемому (оформленному — в отличие от того, что грязными просто и случайно бывают, становятся, а чистыми делаются при помощи намеренных специальных действий: моются, отмываются, очищаются) говорит о том, что под распространенными метафорами (особенно этического порядка) грязный/чистый покоится более устойчивая квалификация именно по признаку неупорядоченный (нерегулированный)/упорядоченный (регулированный) и этим самым нерациональный/рациональный. И здесь, кажется, и следовало бы искать основу для устойчивой в ряде культур (или учений) связи чистого со святостью, этикой, моралью, культурой, воспитанностью и т.д. (ибо святость или культура и есть некая строгость, дисциплина, замысел упорядоченного мира), с одной стороны, и связи того же чистого с греховностью и извращением (чистому тогда приписывается грех рационализма, эгоистической сосредоточенности на материальном/телесном, пренебрежение духовным, самовольное вмешательство в “отприродное”=“дарованное Богом” и т.п.).

3. Двойственность чистоты/грязи. Чистота отприродная (первозданность) и чистота культурная, вторичная (намеренно наводимая и культивируемая) — не одно и то же.

Равным образом и грязь — первичная, отприродная не равна грязи культурной, воспринимаемой как порча чистого.

4. Ввиду такого дуализма следовало бы ввести категорию состояния нейтрального, безотносительного к этим квалификациям — ни грязное и ни чистое. Это, думается, состояния, считающиеся нормальными для данного предмета в нормальных для него обстоятельствах.

Что-то может загрязнять, но само по себе ни грязью, ни тем более грязным не считаться (вино и пятна того же вина на скатерти; нефть/мазут/краска в лампе/моторе/на каркасе и их пятна на полу/на земле/на комбинезоне; при незаконченном обеде уже пустая, но ещё с особо положенными ножом и вилкой, тарелка ещё “чиста” и та же тарелка за тем же обедом, но в ожидании очередного блюда, уже “грязна”).