Зимой в сарае держали поросят, а к лету он становился великолепной площадкой для выступлений. Во дворе было много детей — наших зрителей, и «артистов». Моя старшая сестра Маруся не хотела участвовать в наших выступлениях, но мы ее уговаривали хоть постоять вместо Хосе или кого другого, и она все же стояла, а я вокруг выплясывала и пела.

Однажды на такой концерт заглянул мой папа и почему-то сразу ушел. Все стало понятным, когда я вернулась домой. Юбку Кармен я сшила из материала, что родители приготовили в подарок бабушке в деревню.Тогда это был дефицит, а я почти весь материал порезала. Конечно, мне попало. Но выступления продолжались.

Кончился учебный год, и вот мы едем к бабушке, это Починки, село Матюшено. Там была очень большая семья, много двоюродных сестер, братьев. Ничего вроде не предвещало. И вдруг двадцать второго июня началась война. Мы сразу остались без родителей: маму взяли на окопы, отца на фронт, где он и пропал без вести.

Немцы быстро двигались к Москве. Смоленск был взят, все отступали. Мы уходили с Могилевским детским домом, директор которого уехала на своей машине с семьей в неизвестном направлении. Воспитатели не бросили детей и уходили вместе с нами. Я запомнила одну из самых молодых, звали ее Надежда Ивановна, а для нас просто Надя — ей было лет семнадцать. Дети несли узлы, мы отсиживались в лесу днем, а шли ночью. Немцы бомбили и все летали на Москву, но умудрялись давать пулеметные очереди по мирным жителям.

Не помню, с какой станции нас все же повезли поездом. Пока добирались до детского дома, к нам прибавилось много беспризорных детей. Везли нас в Мордовию, в город Темников, там был когда-то монастырь, в котором располагался до войны детский дом имени Сталина.

Там же была семилетка — двухэтажная красная кирпичная школа, в которой учились в две смены. Кельи вокруг, одноэтажные, это — для девочек, а для ребят — четырехэтажный корпус из красного кирпича. Столовая — одноэтажное здание. В конце зала — сцена, небольшая возвышенность, с обеих сторон лесенки. Там проводились все выступления, вечера и т. д.

Кормили в столовой в три смены.

В кельях, где жили девочки, было печное отопление. Дрова пилили и кололи сами дети — лес был рядом.

Стояли сорокаградусные морозы, я тогда обморозила щеки, и у меня долгое время были черные пятаки. Но со временем все прошло.

Было у нас свое хозяйство, все сами выращивали: картофель, огурцы и другие овощи.

Функционировали всякие кружки: и плели, и вязали, и даже ковры ткали. Эта воспитательница была из Белоруссии.

Была и самодеятельность на все лады, и плясали, и был свой струнный оркестр, руководил им Баканский. Фамилию помню потому, что со мной в классе учились две девочки двойняшки Галя и Вера Баканские. Оркестр пользовался большим успехом, мы часто выезжали в Темников. Там в то время жил величайший музыкант и дирижер Войнов, который нашему детдому и оркестру уделял большое внимание.

А зимой устраивали кроссы на лыжах с гор с ветерком.

Директор детского дома Гусев — знавший свое дело, дети его очень любили. Его жена — преподаватель русского языка Ольга Ивановна, уроки проводила на одном дыхании. Учитель математики Е. Евдокимов, да и другие окружали нас добротой и теплом в то тяжелейшее время.

Да, я отвлеклась. Привезли нас, расселили по кельям и вот после ужина объявили: будет концерт. И что я вижу: выступает детский дом. Оказалось, белорусы несли узлы, рискуя жизнью под бомбежками, а в узлах были костюмы, сделанные из картона и крашеной мешковины, марли — к пушкинскому «У лукоморья». Костюмы были покрыты бронзовой краской, чудно сверкали, по лестнице спускались эти богатыри со сцены — как бы уходили в море. Они так читали стихи, что мы замирали от радости, забыв все наше горе, все хлопали, вызывали на “бис” и они повторяли и повторяли. Это был праздник. В то время Пушкин был особо детям близок, почему-то на обложках всех тетрадей были стихи и портреты Пушкина. Учебник русского языка начинался со стихов:

Цыганы шумною толпой
По Бессарабии кочуют.
Они сегодня над рекой
В шатрах изодранных ночуют.

И так Пушкин с нами.

Ну вот и начались будни. Кормили нас плохо. Лето спасало — мы кормились в лесу. Что только не ели: ягоды, черемуху, чернику, дикий чеснок, какие-то корни мучные и прочее. Воду с болот и озер возил в столовую на лошади в огромной бочке дед Бабай. Воду, конечно, никто не фильтровал, а прямо из бочек черпаком выливали в котлы, и когда на обед подавали первое блюдо в железных мисках, то там можно было увидеть и червяка, и улитку. Но мы к этому относились спокойно, из миски все это молча удалялось, а все остальное съедалось. Так же дети пили воду из болот и часто болели брюшным тифом, дизентерией, малярией, были случаи, что и умирали.

Старшая сестра осенью сорок второго года была направлена в Саранск в медицинское училище, и я осталась в детском доме одна: училась хорошо, участвовала во всех самодеятельных кружках.

В декабре сорок третьего освободили Сталинград (там была моя мама), и сразу пошли поезда. Мама нас нашла и, приехав в Саранск, запросила меня из детского дома.

У некоторых ребят тоже нашлись родители, и нас троих, меня и двух мальчиков, повез воспитатель. На какой-то станции он отлучился по делам, оставив нас одних. В то время война была в разгаре, и на станции рядами стояли эшелоны с пушками и другой техникой, покрытой брезентом, и много было военных. И вдруг мальчики мне заявили: ты девчонка, мы тебя не берем, а сами уходим на фронт, и, нырнув под эшелон, исчезли: только я их и видела. Ох, как я была огорчена, что я девчонка. Но делать было нечего — я осталась сидеть.

Пришел воспитатель, спрашивает: «Где ребята?» Отвечаю: «Ушли на фронт». Как же он расстроился — и повез меня одну.

Начиналась моя жизнь в Саранске: сначала я пошла в школу, потом, узнав, что в городе есть оперный театр, отправилась туда. Тогда в театре было много артистов из Москвы. Я с детства занималась балетом, акробатикой и решила продолжить занятия. Меня сразу взяли в младшую группу балетной студии. Нашим учителем был Н. Малышев —замечательный солист балета. Театр располагался на Советской улице в двухэтажном здании. Здесь же размещались и другие театры, в том числе и кукольный — он имел маленькую комнатку. Мы, студийцы, участвовали во всех спектаклях оперного театра. Поскольку я была ростом очень маленькая, то и играть мне приходилось роли детей.

Например, в «Бахчисарайском...» (был такой балет у нас в театре) мне поручили роль «негритенка» — акробатический дивертисмент. Я его исполняла вроде неплохо. Но однажды случился казус: я скатилась кульбитом в оркестровку... Все обошлось благополучно, но смеху было... Слава Богу, я не ушиблась.

В Саранске было летное училище, в котором готовили летчиков. Каждый раз с эшелонами, в которых летчиков увозили на фронт, ехали артисты. Подбирали из театров по нескольку человек так, чтобы номера были разнообразные,

Однажды, выйдя из театра, встретила я Войнова — руководителя оркестра в Темникове. Он узнал меня — в детском доме я была очень активной, участвовала в самодеятельности, а главное имела хороший голос и солировала с оркестром на каком-то смотре. Меня и еще девочку Марусю Коломенкову тогда отметили грамотами.

Так вот, Войнов (жаль, что имени я его не помню) стоял, как потом выяснилось, с режиссером театра кукол Кавешко (тоже не помню, как его звали). Они что-то обсуждали. Театру кукол нужна была актриса, чтобы поехать на фронт. Естественно, она должна была плясать и петь. Войнов, взяв меня за руку, сказал режиссеру: «Я думаю, она тебе подойдет». Мы вошли в театр, в какую-то комнату, где был инструмент. Войнов заиграл русскую песню — я запела. Тут же пригласили балетмейстера, я сплясала — и все получилось. Кавешко был доволен, и решилась моя судьба. От страха и волнения голос мой так необыкновенно звучал... Кажется, потом я никогда так не пела, как в этот раз.

Потом они расстались с Войновым, и режиссер, оставшись со мной, спросил, где я живу. А что было ответить? Да нигде, у одной девочки из балетной студии Р.Погудиной: моя мама жила за городом, как эвакуированная. Там ей дали лачугу, где она и еще какие-то люди охраняли пороховые склады. Но туда ночами через кладбище было ходить страшно, но все равно я делала эти переходы.

Я сказала, что учусь в балетной студии при театре, но у меня нет паспорта, а справку, которую дали в детском доме, мама потеряла. Но, видно, то была моя судьба: режиссер так активно взялся хлопотать, что утром мы уже были в поликлинике, где установили мой возраст, и через два дня я получила паспорт. Еще он меня водил в летную часть: там тоже что-то оформляли. Когда же вошли к какому-то полковнику, тот, увидев меня, вскочил из-за стола и воскликнул: «Что за детский сад!» Но мой режиссер был так напорист и убедителен, что все свершилось! Мне выдали обмундирование. Меховой полушубок был ниже колен и выручал от холода: перед бойцами мы выступали на улицах, открытых площадках, грузовиках — это всегда заменяло сцену, а то и просто на полянах. Еще режиссер получил для меня валенки солдатские, такие огромные, что я могла влезть в один валенок, и меня бы не было видно. Конечно, режиссер их где-то за ночь обменял на маленькие, и когда я их надела, то мои ноги, столько лет промерзавшие в ботинках, ощутили такое тепло, что держат его и по сей день...

Дальше о пайке. В студии у меня было триста граммов хлеба. Здесь сразу дали карточки на пятьсот граммов, какие-то карточки СП-2 — это еще двести граммов хлеба и еще, и еще что-то... Таков был паек фронтовика. Запомнила битые яйца. Не понимала, что с ними делать, и несла в банке до эшелона, у которого и уронила, а надо было их поджарить.

Начались репетиции. У нас был скетч «Гитлер и Черт». Гитлер петрушечный. Вот это уже было не так просто, как там, где я пела и плясала. Здесь все заново. Гитлера играл Кавешко, а я как бы к Гитлеру во сне являлась. Скетч был юморной — зритель очень хорошо его принимал. Мне помогал уже имевшийся опыт разноголосья: когда-то в детстве я пела за Мельника в «Русалке». Кукла сначала меня не очень слушалась, но я старалась изо всех сил. Слава Богу, мне удавалось, и режиссер был мной доволен. Только с коллективом театра кукол я тогда не встретилась, видно, они были на гастролях.

А вот с фронтовой группой познакомилась. Многие артисты уже побывали на фронте: баянист Д.Шаталов — он же был конферансье, солистка Л.Кузьмина, В. Красильникова, танцоры Альфред и Лиза Сайднер, певица Лиза Лимонникова, П.Гордеев, Леша Антонов. Многих забыла, ведь прошло столько лет...

Все отрепетировали, и холодным декабрем — стояли морозы — отправились на фронт. Нам выделили товарный вагон, эшелон был весь товарным. Отопление посередине вагона — «буржуйка». На полу матрасы и солома, около печки — тепло, а дальше — ох, ох, ох... Нашей задачей было обслуживать летные части. Приходилось идти пешком через села, из которых только что выбили немцев. Начали мы где-то под Тулой. Богородицк, Ефремов. Шахты еще горели: там только что прошли ожесточенные бои. Потом Таганрог... А закончили в Севастополе, у морских летчиков.

Выступали в госпиталях и даже отдельно в палатах. Вспоминаются голодные, измученные страхом от бомбежек дети, их страдальческие глаза. На наших выступлениях они чуть-чуть оживали, иногда улыбались. Работали при коптилках, лампах, а в основном днем. Попадали в тяжелые ситуации. Эшелоны бомбили, а в них были раненые, приходилось их выносить из горящих вагонов. Я хоть и маленькая была, но сил хватало и о себе уж и не думали, трудно было всем...

Эх, дороги фронтовые... Встречались мы и с другими артистами. Помню, где-то также для летчиков давал концерт великий певец Петров. Мне после войны попалась книга, написанная о нем, там фотография — он стоит у самолета, поет. А вот у меня — ни одного снимка.

Бывало, что мы выступали у разбитых церквей. После концерта подходили люди и говорили: «Вы как ангелочки летали». Благодарили. На концертах всегда было много летчиков, которых ждали фронтовые задания. Артистам всегда радовались, мы это знали и шли по многу километров пешком, нас не останавливали ни грязь, ни дождь, ни снег зимой — мы все шли и ехали, работали и работали.

И вот пришло время — мы вернулись домой, в Саранск. Сорок четвертый год. Театра кукол в оперном театре не было. Где-то на улице Полежаева дали частный дом, с таким развалившимся крыльцом, что попасть туда было непросто. Наконец-то я встретилась с коллективом, познакомилась с артистами. Две актрисы были из Ленинграда. К тому времени блокада была снята, и они собирались возвращаться домой. Одну из них я запомнила — Люда Роднина, а вот другую не помню. Люда меня вводила в спектакль «Буратино». Роль лягушки, я так думаю, и заметной не была, но я очень волновалась. Другая же актриса — ведущая, она играла Буратино, голос у нее был чудесный — она вводила на эту роль вместо себя Мусю Комарову. Та была тоже одаренная, после играла все главные роли.

Был мальчик Леня Коломасов, лет четырнадцати, мордвин — с большим акцентом в речи, все же играл «Большого Ивана», был такой спектакль. Играл Леня неплохо. Потом он уехал в Москву учиться в театральный, а вернулся уже в драму.

Да, в то время для кукольников не было учебных заведений и они учились, что называется, «из рук в руки» — приглашали актеров по технике речи, вокалистов, балетмейстеров. Режиссеры учили с нами систему Станиславского, что было необходимо для актерского мастерства.

И еще об актерах. Это были Людмила Федотовна Махотина, уже не молодая, Р.Киреева — с большим стажем, А.Арнст, В.Агафонова, С.Певцов — баянист. Ставил спектакли Кавешко. Начали сразу работать над сказкой «По щучьему веленью». И сразу мне поручили главную роль — Емели. Меня это испугало: высота ширмы была сто семьдесят сантиметров, а мой рост, увы, один метр сорок шесть сантиметров. Но мне смастерили подставки на ноги — их называли в театре котурны, ходить в них было нелегко. К тому же надо было научиться работать с куклой, в общем, «доставалось». Но в театре тогда был и живой план — это вечерние концерты, в которых профессиональные актеры пели, плясали. Был и конферансье, концерты шли по два часа. Я участвовала в шести-семи танцах, пела и песни цыганские, романсы, песни военных лет — «Темная ночь», «Землянка», «Голуби». Иногда с нами пел весь зал — «Ты ждешь, Лизавета...».

Коллектив был дружный, я влилась в него, как в родную семью. Но вот не помню, куда потом подевался Кавешко — замечательный актер и человек, огромную роль сыгравший в моей жизни. Спустя некоторое время появился новый режиссер — А. Карпова, одна из основательниц театра кукол, как и ее сестра М.Махотина (где-то с тридцать восьмого года). Начинали они в цирке, исполняя танцы по проволоке на высоте. Когда они «вышли» по возрасту, то придумали кукольные номера с марионетками, с цирковыми номерами — наездниками, жонглерами и т.п. Потом они организовали у себя дома театр, были у них и «петрушки». Со временем образовался небольшой коллектив.

Но перед войной Карпову пригласили работать в Краснодар. Теперь же она вернулась и опять приняла театр, а Кавешко то ли опять уехал с фронтовой бригадой, то ли ушел на фронт.

Карпова поставила «Гусенка», в котором Маруся Комарова играла Аленку. У нее были роскошные светлые косы и она так блестяще играла, что я до сих пор ею восхищаюсь.

Анфиса Николаевна Карпова была уже в возрасте, но все же ездила с нами на гастроли. Она всегда сидела на подводе, запряженной либо быками, либо полудохлыми лошадками. На подводе везли наши вещицы, костюмы и прочее. Ну, а мы, молодежь, шли пешком, отмеряя километры.

Недавно, проездом, я была в Саранске, встретила там актрису, ставшую директором театра кукол, в котором она проработала с сорок седьмого. Разговорились. Она и рассказала, что Кавешко присылал ей письмо из Польши, спрашивал что-то о театре. Но она побоялась ответить, и связь прервалась...

А теперь опять о театре того далекого времени. Были конкурсы, приходила молодежь, так как много артистов уходило. Пришли А.Л.Вильякайнен, брат и сестра Пинчуковы.

И вот первые мои гастроли по Мордовии. На фронте было все ясно — кругом все разрушено, разбито бомбами. Здесь же я увидела иную картину... Здесь не было немцев, но в селах стояли дома.с проваленными соломенными крышами. Люди, голодая, снимали солому, толкли ее и ели... А у кого еще и коровы были, их тоже надо было кормить. А были дети, старики и женщины. Все мужчины, в том числе и молодежь, были на фронте и трудовом фронте. Что было в колхозе — отдавали на фронт. Летом, когда появлялась трава, крапива, лебеда, было полегче. Из лебеды пекли лепешки, ели все, что росло, — это уже было спасение.

Мы были в таком же положении, случалось, по три дня ничего не ели. А с нами был еще ребенок, девочка пяти лет. Актриса Анастасия Леонтьевна Вильякайнен была эвакуирована из города Кингисеппа Ленинградской области (муж ее воевал), она брала дочь с собой на гастроли. Звали ее Аллочкой, и когда мы уходили на спектакль, то оставляли ее с хозяевами, у которых квартировали. Она немного заикалась. Смышленая девочка все спектакли знала наизусть, и хозяйкам все пересказывала. Одна из бабушек-хозяек рассказывала, что когда мы уходили на концерт, Аллочка ложилась к стенке и шептала: «Боженька, дай поесть!» И где она это слышала? А потом, конечно, засыпала, так как мы возвращались очень поздно.

Однажды в колхозе нам дали кусок баранины. Было очень жаркое лето, мы с девчатами — Розой и Аидой — начали мыть это мясо у колодца и вдруг увидели, что в нем белые червячки (от жары они быстро заводятся). Мои девочки с криком отскочили, завизжали: червяки!!! Я же им сказала: мясо свежее, идите и никому ничего не говорите. Ну они так и сделали. Для меня же это был пройденный этап, еще в детдоме. Я как следует промыла мясо, сварила его, и мы все с удовольствием его поели. Иногда нам давали овес в кожуре, мы варили его и ели.

Так продолжались наши гастроли. На концертах и спектаклях была масса людей, хотя время было голодное, вокруг разруха. Искусство поднимало людям настроение, тем более что наши войска продвигались вперед и освобождали города — победа была близкой.

У нас каждое утро начиналось с того, что наш администратор — Анастасия Леонтьевна Вильякайнен, женщина напористого характера — вставала в пять утра и отправлялась в правление колхоза, чтобы при распределении работ не забыли о нас и выделили бычка или лошаденку для перевозки наших вещей в следующий по маршруту населенный пункт. Скотина была так истощена, что часто падала и еле-еле тащилась, и все мы помогали вытаскивать застрявшие в снегу сани. Это было очень тяжело. Но молодежь не унывала. Селили нас зимой по избам, в которых, слава Богу, были русские печи. Клубы не отапливались, когда же там набирался народ, с потолка капало. Для нас, замерзших, было спасение за ночь отогреться на печи: потому-то мы и не болели.

И так раз за разом.

Летом — красота, спали в клубах и никто не видел, что едим, сытые мы или голодные. И вот однажды лежу на лавке в клубе, смотрю — плакат, про какую-то пятилетку и ее будущие планы. На нем нарисованы сыр, батоны колбасы, мануфактура рулонами свисает, и я как будто на выставке побывала и все думала: неужели это когда-нибудь будет наяву?

А пока все шло тяжело: ни выходных, ни отпусков мы не знали. Был указ не опаздывать, не прогуливать. Мы подолгу гастролировали: по три-четыре месяца.

И вот возвратились мы как-то с гастролей, а у нас опять новое помещение — мы переехали в бывший Дом пионеров. Был он двухэтажный, внизу, в одной из больших комнат, мы и разместились. Она была светлая, с огромными окнами. К нам пришел новый директор, только что вернувшийся с фронта. Он прихрамывал, опираясь на палку, видно, был ранен в ногу. Был он деловым и энергичным — с этого времени мы стали перевыполнять финансовый план.

Роль детских театров возрастала. Сац еще в революцию организовала в Москве детский оперный театр, певцов и кукольников собрала под одну крышу. Но у кукольников формы кукол были разные, поэтому нужны были и разные помещения. Ну, теневые — это одно, марионетки —другое и совсем особые — петрушки. Но в те времена еще никто и не мыслил о строительстве театров: работали в комнатах, и это было счастьем, что о нас не забывали и брали и на фронт, и в колхозы на уборку урожая, и на рубку леса, словом, туда, где люди трудились.

Но были и проблемы — нормирование труда. Мы играли по четыре спектакля в день и за смехотворные оклады. К тому же оплату задерживали по три месяца и более. А мы умудрялись на гастролях репетировать, обновлять концертные номера, разбирать роли по мастерству, пьесы, а приехав в Саранск, после недолгих дней репетиций сдавать спектакли комиссии, которая состояла из очень авторитетных и знающих людей: художников, певцов, танцоров. И никому никакой поблажки.

В городе у меня жилья не было, мама по-прежнему жила за городом, сестра — в общежитии медиков. А я, в основном, ночевала у подружек. Особенно часто у Раи Погудиной: у нее были очень добрые родители и еще две сестренки. Жили они в одной большой комнате, перегороженной шкафом. Я спала в прихожей на полу. Мама ее работала банщицей, ну и давала нам помыться бесплатно. Позже я перетянула Раю к нам в театр кукол, так как в сорок седьмом году оперный закрыли и все его артисты разъезжались по домам. А ведь прежде в театре мы, студийцы, участвовали в их массовках.

Итак, мы с Раей опять вместе — в театре кукол. Она танцевала и читала стихи. Я, вернувшись с гастролей, жила у них, будто член семьи. Они жалели меня, понимая, что деваться мне некуда. Спала я на полу. Выручал фронтовой полушубок да хлопчатобумажное детдомовское пальто. Платье было одно, и стирать его приходилось на ночь, чтобы к утру оно высохло.

...Конец войны нас застал где-то в пути, на гастролях. Это был майский солнечный и теплый день. От радости все смеялись и плакали. Была у нас баянистка — Лена Носкова, прекрасно играла и пела. Вот и шли мы в этот день по селу и пели, и нам все подпевали.

Вечером председатель колхоза пригласил нас на ужин, теперь бы это назвали «банкетом». На столе в правлении колхоза стояли бутылки с водкой. Ох, и отвратительный же запах у нее, да и вообще невкусно. Много картошки «в мундире», квашеной капусты. Во время войны, конечно, мы такого количества еды и не видели. Я тогда уже немного выпивала, так как на фронте иногда, когда было холодно, давали «проклятущую» для согревания. Ну, а тут... Не всегда так сытно поешь и, конечно, вечер прошел прекрасно, мы пели, выступали, вспоминали о былом.

Хотя война и кончилась, но мы еще не знали про наших родных и знакомых — кто где, да и живы ли? Но с фронта начали возвращаться.

Мы продолжали гастролировать. В театр пришло пополнение: фронтовик В.Тимонин, Аня Суворова, — у нее был прекрасный голос. Пришли какие-то две девочки. Режиссер их спрашивает: что вас заставило прийти в театр? А они отвечают: разгульная жизнь. Ну, конечно, их не взяли.

Но вот уже и А.Карпова уходит, теперь не помню, но думаю, что по старости. К нам из Москвы приехал Н.В.Мисюра. Жена его, Мария Николаевна, была актрисой, имела прекрасный голос — колоратурное сопрано и исполняла роли лирических героинь. У них было двое детей и вместе с ними жила домработница Нюра, чудный человек.

Потом опять начались гастроли. На этот раз мы попали в Темлаг. Во многих местах мы побывали, многое опять повидали. Попали и в мой детский дом. Как же меня там принимали! Все меня помнили и гордились, что воспитанница детского дома стала артисткой. Я успела с ребятами разучить танцы, и директор детдома подарил мне отрез на платье. Конечно, я была счастлива...

Обо всем, что пришлось увидеть во время длительных гастролей, не расскажешь. Да это и не нужно — многое стерлось из памяти, забылось. О главном я рассказала... Жизнь после войны была тяжелой, но везде и всегда нас принимали тепло — залы были переполнены.

Недавно, живя уже в Москве, я встретила здесь женщину, она сказала, что из Сарова. Я спросила, не знает ли она что о детском доме. Оказывается, теперь там нет детдома, а восстановлен монастырь, в церкви идет служба, кругом посажены цветы — такая красота. Да, я помню, что и в наше время там весной все цвело, ведь это было в лесу, рядом — заповедник. Нас в лес пускали, мы ходили за черникой. Но с нами был дядя с ружьем, правда, далеко мы не уходили, но зверей, слава Богу, никогда не видели. Вот зимой волки подходили к кельям. Как-то недалеко на дороге волки задрали лошадь. Но не всю съели, кто-то, видно, спугнул. Оставшееся мясо нам варили на обед, и мы ели его с аппетитом, хотя оно было, я помню, жесткое.

С гастролями мы были не только в Мордовии, но и в Горьковской и Пензенской областях.

И вот однажды, вернувшись из поездки, мы узнаем, что наш режиссер Н.В.Мисюра уезжает в Москву. Это был как гром среди ясного неба. В театре был траур. Я чувствовала такую боль и потерю... Но через недолгое время я получила письмо, а в нем приглашение на работу — в театр кукол в Калуге, где главным режиссером был Николай Валентинович. Конечно, я без колебаний приняла приглашение.

Коллектив Мордовского театра кукол. Саранск, 1946.
Стоят (слева направо): Раиса Погодина, Александр Пинчуков, Татьяна Пинчукова, Любовь Люй-Чян; сидят (слева направо): художник Малков, главный режиссер театра Анфиса Николаевна Карпова, актриса Ирина Казакова, актер Василий Тимонин