Исследование Х.Бржозы, хотя и читается достаточно трудно (трудно, но не тяжело!), тем не менее напоминает интеллектуальное пиршество, настолько логически стройно и выверенно оно построено. Только прислушаемся к звучанию каждой отдельной части исследования:

Не правда ли, впечатляюще? Можно было бы подумать, что автор исследования пыталась найти некий универсальный ключ к наследию Достоевского, если бы не следующий духовно-умственный пассаж, сказанный еще во вступлении: «...свести идейно-эстетическую сущность творчества автора Бесов к какой-нибудь — даже самой универсальной — формуле невозможно. Это творчество слишком богато и многозначно, и как таковое — часто уходит из-под контроля научно-философской логики, подвластной человеческому разуму».

Поэтому, несмотря на научную строгость исследования, не «научно-философская логика» стоит во главе угла — это только литературоведческий инструментарий. Вечно живой и нестареющий пульс эмоциального бытия текста Достоевского — вот то основное, ради чего сделана работа Х.Бжозы. Уже в первой главе автор исследования пытается доказать — и доказывает! — что и в прозе Льва Толстого и Ивана Тургенева многое еще не «закрыто» для вдумчивого интерпретатора: «Прочтение прозаического текста не по «горизонтальным» («линейным») координатам разворачивания во времени его эстетической реальности, а по «вертикально», т.е. пространственно, установленному диапазону всей идейно-целостной «партитуры» разных смысловых начал приводит к раскрытию имманентной мировоззренческой системы этого текста и — следовательно — к новому осмыслению «философии слова» данного писателя». И тут же следует ошеломляюще непривычный, но удивительно свежий и оригинальный вывод: «С этой точки зрения даже великое эпическое полотно Л.Толстого Война и мир или романы Анна Каренина и Воскресение, которые в обычном чтении (курсив мой. — Г.Ц.) конкретизируются прежде всего как пластичная панорама русской жизни в моменты знаменательных социально-исторических переломов, предстают перед исследователем как философски сложная и семантически емкая теорема о диалектическом взаимодействии разных ценностных начал, входящих в имманентную модель мира этих шедевров прозы».

Далее автор показывает те самые «вертикальные» — пространственные — ступени духовно-умственного восхождения для вдумчивого читателя на примере содержания «Анны Карениной»:

— уровень духовного мира (этических сил);
— уровень культурно-религиозного сознания (творческой энергии);
— уровень социального сознания;
— уровень человеческой личности;
— уровень экономического сознания;
— уровень мифологического сознания (естественной энергии жизни);
— уровень животного мира (сил природы).

Честно говоря, довольно суровое требование к читателю выдвигает Х.Бжоза: не только видеть и ощущать аромат эстетического звучания слова, но и понимать «философию слова». Но ведь прежде чем понять что-то, это «что-то» надо уметь увидеть, осознать. Каждая глава исследования и учит нас видению и осознанию философских истоков слова. Постепенно, вслед за автором труда, мы выходим на магистральное — М.М.Бахтин! — направление литературоведческого анализа: «...ибо “увидеть человека в человеке” невозможно лишь извне — с позиции “эвклидова ума” — в физическом пространстве...» Автор исследования неуклонно толкает нас к умению находить и строить духовное и душевное пространство. Но никоим образом нельзя при этом впадать в излишне голо-эмоциональную и вязкую, а значит — неистинную — память о прошлом. В этом узловом пункте наследие Достоевского просто необходимо, нужно только уметь интерпретировать его. Вот как это делает Х.Бжоза: «Стоит рассмотреть этот вопрос также в плане переосмысления понятия детства как мифологического образа “утраченного рая”: счастья непорочности. Идиллические картины “святого” (невинного) детства (уходящие корнями в Ветхий Завет: Генезис) заменяются у Достоевского зачастую жуткими деталями поруганной юности, лишенной невинности, например, в Подростке и Бесах... Крайне жестокий пример прощания с идеей-архетипом непорочного детства (или юности) составляет сцена соблазнения Матреши Ставрогиным в Бесах. С этим эпизодом перекликаются многие сцены и сюжеты из прозы Т.Манна, Гомбровича, Мусила и Шульца. Писатели ХХ века явно разрушали не только миф “святого” детства, но также мифологический образ школы с ее “геометрическим” порядком пространства коридоров и классов, регулярно прорезанных партами. Такие сцены и эпизоды, осмеивая привычку заглядываться на авторитеты или обращаться к “корням” (архетипам идиллического детства), опровергают и сам смысл формулы “мир как школа”, который вытесняется уже новым лозунгом “жизнь как задача”, ставшим тезисом хайдеггеровской философии жизни.

Итак, апокалипсический зловещий смех Достоевского над искусственным порядком организации, символического Легиона в Бесах, повлек за собой отклики писателей следующей эпохи, которые заново подняли тему бунта человека против насилования свободной личности устарелыми нормами и запретами».

...И пусть Х.Бржоза отказалась от универсальной формулы подхода к творческому наследию Достоевского, она открыла нечто другое, не менее важное: надежду на лучшее будущее человечества, к которому ведет трудный путь через страх и страдание, отображенные с исключительным мастерством Достоевским.

Плотная интеллектуальная насыщенность труда Х.Бжозы родилась из многих источников: Гегель, Асмус, Эйхенбаум, Барт, Рикёр, Аверинцев, Флоренский — вот неполный перечень имен, работы которых тщательно проштудировала автор «Достоевского...»

Имя М.М.Бахтина стоит в этом ряду особо. Х.Бжоза в самых по-следних абзацах своего труда объясняет эту особость: «...для очищения ума и души человека оказывается необходимым “возвращение к корням” и речи, и культуры, т.е. к религиозным, сугубо интимным эмоциональным связям личности с Правдой Слова, посланного человеку от самого Бога. Общеизвестно ведь, что болтовня о заботах жизни как душевная разрядка, психотехника — с одной стороны, и молитва или заклинание шамана — с другой являются одним из воплощений высшего, вневременного смысла цитатности и категории “чужого слова”. Такой закон пользования словом с установкой на его звуковую сторону ведь заслуживает внимания ученых так же, как и вечная продуктивность и актуальность мифотворчества, связанного с непроходящей психической потребностью обновленного пересказа древних сюжетов.

А ведь всякие, те и другие, темы и вопросы невольно предстают перед нами под впечатлением чтения прозы знаменитого русского классика, воспринимаемой сквозь призму исследовательского сознания Михаила Бахтина, автора Проблем поэтики Достоевского.»