Моя страсть — книги, запахи и мысли, а скорее слегка инфантильные мечтания эротической окраски перед сном. Когда по вечерам я распахиваю настежь оба окна, чтобы впустить в комнату дурманящий запах лип, растущих на противоположной стороне улицы, и, не погасив ночника, ложусь на кровать — а точнее на тахту — на хрустящую накрахмаленную простыню, тогда, подложив ладони под голову, я прикрываю глаза и сквозь узкие щелочки сомкнутых век слежу за полетом ночной бабочки, погружаясь в мысли. По правде сказать, я немало пережил за годы войны и теперь даже с какой-то гордостью рассказываю знакомым о том, как видел однажды сразу двадцать восемь тысяч нагих женщин, а за год, пожалуй, более миллиона людей разного пола и возраста, идущих в газовую камеру. Временами я так перевозбуждаюсь при этом, что меня навязчиво начинают преследовать видения этих скопищ людей, в ушах стоят человеческие крики, плач детей и услужливое, трусливое молчание мужчин, а иногда будто наяву я чувствую изнуряющий запах смешанной с потом гниющей женской крови и жирный, мокрый запах горящих человеческих тел. Но все же должен признаться, что во время своих полусонных размышлений не имею обыкновения обращаться к этому материалу. Обычно, утомившись от наблюдения за трепещущей тенью ночной бабочки на сером потолке, я закрываю глаза совсем, и тогда под веками появляются разноцветные, как в калейдоскопе, геометрические фигуры — прямоугольники, многоугольники неправильной формы, круги и светящиеся полосы, линии, спирали, мерцающие точки, движущиеся пучки прямых линий, которые уносятся куда-то вверх за веки, они то уменьшаются в размерах, то растут, меняют цвет, форму, смыкаются, проникают друг в друга, делятся, расходятся и, наконец, совсем исчезают где-то за головой, а на их место снизу из-под век уже накатывают новые линии и полосы. Надо сказать, интересует это меня лишь мимоходом, поскольку является фундаментом для моих мыслей.
Иллюстрация Игоря Ситникова
А думаю я в основном о женщинах. О женщинах реальных и призрачных, но обязательно о таких, с которыми переживаю удивительные эмоции, связанные с приключениями и наслаждением. Во время войны, когда я был значительно моложе, я мечтал о девушках своего возраста, они казались мне и удивительно красивыми, и совершенными. Я совсем не понимал тогда, насколько отвратительны были их острые колени, худые ноги, угловатые бедра и заостренные груди. И только теперь осознаю, какой жесткой и, будто дубовая кора, шершавой была одна моя ровесница, к которой в течение двух лет я испытывал чувство любви, которую и сегодня вспоминаю не без сентиментальности, которая и на самом деле долго была мне желанной и преданной.
Теперь же по вечерам, превозмогая свойственную молодости робость, я мысленно посягаю на женщин зрелых, смелых и опытных. Я перестал мечтать о девушках, которых нужно еще только посвящать в любовь. Наверное, оттого что на самом деле я и сам очень несмелый, до крайности беспомощный, отчего вечно и наталкиваюсь на неприятности.
Однако ошибется тот, кто подумает, что в своих видениях я прямой дорогой направляюсь к кульминационному образу. Совсем наоборот: я выстраиваю вокруг него целый рассказ с интригующим замысловатым сюжетом, навеянным иногда одной из прочитанных книг, ряды которых я периодически переставляю на полках. Хотя и схематично, я создаю вполне завершенную историю, отдельные образы в которой обдумываю более детально. Единым полетом мысли я объясняю себе переходы от образа к образу. Быстро рисую характеры, обозначаю конфликты, в соответствии с обстоятельствами придаю себе либо преступные, либо благородные черты, украшаю себя завершающими образ валерами, словно в паре кинокадров обозначаю место действия, для быстроты выстраивая его из виденных в течение дня деталей, запомнившихся интерьеров, предметов, персонажей и событий, и все же, хотя сюжетную линию веду с нетерпением, будто жадно перелистывая страницы захватывающего романа, все равно никогда не успеваю вовремя.
Несмотря на то, что уши закрыты ладонями, я отчетливо слышу, как прекращается шум воды в ванной. Как хлопают двери, сначала одна, потом другая, как скользят по паркету мягкие туфли, как шуршит шелковая пижама. Когда же гаснет ночник, и приподнимается одеяло, а у тахты скрипят пружины, я открываю в темноте глаза и еще слегка недовольный тем, что почти в самый кульминационный момент были прерваны мои мысли, энергично переворачиваюсь и обнимаю свою молодую жену.
Комната
Я живу в комнате с двумя выжженными окнами. Одно из них снабжено солидной, хотя и несколько поржавевшей решеткой. Перед другим на подоконнике стоит бутыль, полная вишневой наливки, и лежит смятое рукоделье.
Cамое ценное имущество из той мебели, что поставили прямо на гниющие половицы сразу после освобождения города, — это шкаф, потому что на верхней полке в нем спрятаны: банка американских сардин, две жестяные коробки с бисквитом и прорезиненный офицерский плащ, купленный в надежном D.P.Camp-e за восемь коробок папирос Camel. На средней полке стоит печатная машинка марки Continental, которая стоила тридцать долларов, ни больше ни меньше. По-видимому, больше всех нажился на ней биржевой делец из-под отеля, из-за беспрецедентного спроса на этот товар у варшавских земляков. На нижней полке лежат четыре пары носков и полкило помидоров в пакете.
По потолку ползают пауки.
Притащенный заботливой родней солидный топчан я совершенно не выношу, потому что он, будто лагерная букса, кишит блохами и клопами. Когда вечер предвещает ночь без дождя, я беру подушку и два лохматых канадских одеяла, собственность одного блочного старосты из лагеря Allach, и иду спать в парк, полный влюбленных и пьяных милиционеров, которые стреляют из пэпэша по луне.
При свете дня я сижу за округлым столиком из красного дерева, найденным в квартире убитого Немца, и, задыхаясь от жары, пишу аж дотемна. При этом нещадно деру свое тело, которое так горит, словно его поджаривают на углях.
Иллюстрация Игоря Ситникова
У раскаленной железной печки, что-то напевая, суетится девушка в черном платье. Ее хрупкое, розовое лицо обрамляют претенциозно заколотые волосы. Девушка спит на кровати в другом конце комнаты. Она каждый день готовит мне обед и, поставив на столе хлеб, помидоры, суп и картошку, тайком выносит полную тарелку супа за дверь и бежит с ней по ступенькам к молодому безработному, который не может найти для себя достойной и выгодной работы.
Поскольку живет она с ним, а не со мной.
Перевод с польского Игоря Ситникова
[На
первую страницу (Home page)] [В раздел "Польша"]
Дата обновления
информации (Data modified): 02.01.05 16:10