Against my love shall be as I am now
With Time’s injurious hand crush’d and o’erworn,
When hours have drain’d his blood and fill’d his brow
With lines and wrinkles; when his youthful morn
Hath travell’d on to Age’s steepy night,
And all those beauties whereof now he’s King
Are vanishing, or vanish’d out of sight,
Stealing away the treasure of his Spring.
For such a time do I now fortify
Against confounding Age’s cruel knife,
That he shall never cut from memory
My sweet love’s beauty, though my lover’s life.

His beauty shall in these black lines be seen,
And they shall live, and he in them still green.

Я ринусь в бой, когда мою любовь
В урочный час моя постигнет участь,
Пойдут морщины, оскудеет кровь,
Споткнется жизнь, покатят годы с кручи
В ночную бездну без конца и края,
И все, чем юность пышная богата,
Глумясь, беснуясь, злобно презирая,
Охальник Время унесет куда-то.
Я ринусь в бой. Пусть юность быстротечна,
Пускай ее разрушит злая воля,
Ты в памяти останешься навечно,
Твои черты забыть я не позволю:

Над красотой не властен рок жестокий,
Ее хранят моих сонетов строки.

But be contented when that fell arrest,
Without all bail shall carry me away,
My life hath in this line some interest,
Which for memorial still with thee shall stay.
When thou reviewest this, thou dost review,
The very part was consecrate to thee,
The earth can have but earth, which is his due,
My spirit is thine the better part of me.
So then thou hast but lost the dregs of life,
The prey of worms, my body being dead,
The coward conquest of a wretch’s knife,
Too base of thee to be remembered.

The worth of that, is that which it contains,
And that is this, and this with thee remains.

Когда потащат прочь мои останки
И под залог не возвратят домой,
Не затевай со смертью перебранку, —
Моя душа останется с тобой.
Ты между строк прочтешь в моих стихах,
Что жив поэт наперекор судьбе.
Земля есть прах — ей достается прах,
Все лучшее посвящено тебе.
Мое лицо ты позабудь скорей,
Пускай меня спешат похоронить.
Что плоть моя! — Добыча для червей.
Ее удел в сырой могиле гнить.

Талант и чувств — все, чем я богат, —
Любимая, тебе принадлежат.

How like a Winter hath my absence been
From thee, the pleasure of the fleeting year!
What freezings have I felt, what dark days seen?
What old December’s bareness everywhere?
And yet this time remov’d was summer’s time,
The teeming Autumn big with rich increase,
Bearing the wanton burthen of the prime,
Like widowed wombs after their Lords’ decease:
Yet this abundant issue seem’d to me,
But hope of orphans, and unfather’d fruit,
For Summer and his pleasures wait on thee,
And thou away, the very birds are mute.

Or if they sing, ’tis with so dull a cheer,
That leaves look pale, dreading the Winter’s near.

Была разлука серой, как зима,
Тоскливой, как деревья в декабре.
Терзал озноб, с ума сводила тьма...
А лето полыхало на дворе.
В его цветах угадывалась осень,
Прекрасна, словно юная вдова,
Дитя сама — дитя под сердцем носит,
Что с ней стряслось, осознает едва.
Но я-то знаю: после смерти мужа
На божий свет родится сирота...
Пойми, мой друг, ты даже лету нужен:
Тебя здесь нет, — и блекнет красота.

Умолкли птицы, будто онемели,
И лист дрожит, предчувствуя метели.

No! Time, thou shalt not boast that I do change,
Thy pyramids built up with newer might
To me are nothing novel, nothing strange,
They are but dressings of a former sight:
Our dates are brief, and therefore we admire,
What thou dost foist upon us that is old,
And rather make them born to our desire,
Than think that we before have heard them told:
Thy registers and thee I both defy,
Not wond’ring at the present, nor the past,
For thy records, and what we see doth lie,
Made more or less by thy continual haste:

This I do vow and this shall ever be,
I will be true despite thy scythe and thee.

Не тешься, Время, жалкой похвальбой.
Я — человек: меня не удивит
Величье прославляемых тобой
Недавно возведенных пирамид.
Мне не нова твоя любая весть:
Ты старое за новость выдаешь.
Быть современным — велика ли честь,
Когда ты правдой украшаешь ложь.
Я, смертный, ощущаю связь времен.
Ты, мчась вперед, веков теряешь нить.
Грядущее в былом, я убежден,
Ты этого не можешь изменить.

Из тьмы веков я все равно вернусь
И в этом перед вечностью клянусь.

Th’ expense of Spirit in a waste of shame
Is lust in action, and till action, lust
Is perjur’d, murd’rous, bloody, full of blame,
Savage, extreme, rude, cruel, not to trust,
Enjoy’d no sooner but despised straight,
Past reason hunted, and no sooner had
Past reason hated, as a swallow’d bait,
On purpose laid to make the taker mad.
Mad in pursuit and in possession so,
Had, having, and in quest to have, extreme,
A bliss in proof and proud a very woe,
Before a joy propos’d behind a dream,

All this the world well knows yet none knows well,
To shun the heaven that leads men to this hell.

Как жалок ум, когда пирует страсть,
Убийственна, кровава и мрачна.
Бесстыден стыд, когда она, таясь,
В пределах правил действовать должна.
Как мы себя обманываем ловко,
Потом клянем за недостаток воли,
Мы лезем за приманкой в мышеловку
И бесимся от глупости и боли.
Мы ищем наслаждений. Насладясь,
Вновь бесимся в восторге и страданьи, —
Не разорвать неистовую связь
Мечты, блаженства, разочарованья.

И зная все, мы все спешим дорогой,
Что рай сулит, но не приводит к Богу.

My Mistress’ eyes are nothing like the Sun,
Coral is far more red than her lips’ red,
If snow be white, why then her breasts are dun:
If hairs be wires, black wires grow on her head:
I have seen roses damask’d, red and white,
But no such roses see I in her cheeks,
And in some perfumes is there more delight,
Than in the breath that from my Mistress reeks.
I love to hear her speak, yet well I know,
That Music hath a far more pleasing sound:
I grant I never saw a goddess go,
My Mistress when she walks treads on the ground.

And yet by heaven I think my love as rare,
As any she beli’d with false compare.

Умерь восторг, несдержанный пиит,
Оставь сравнений несусветный вздор.
Кого, скажи на милость, удивит,
Что ярче солнца у любимой взор,
И что уста краснее, чем коралл,
Что грудь бела, дыханье как духи? —
Бессмысленный, расхожий идеал...
О женщине иной мои стихи:
Пускай смугла, пусть голос низковат,
Черноволоса, поступью тверда —
Я, может быть, во многом виноват,
Но лгать о ней не буду никогда.

В земной обыкновенности своей
Она богинь придуманных милей.